Деннет Д. Опасная идея Дарвина.

Такие высказывания, как: «люди разделяют убеждение Х, поскольку считают Х истинным», или «людям нравится Х, так как они находят Х прекрасным», не являются простыми очевидностями – они конститутивны: т. е. они определяют некую общую норму того, как мы вообще должны относиться к идеям.

То, что считается «естественным», «нормальным», одновременно и нормативно. Никому обычно не приходит в голову специально интересоваться тем, почему книга должна содержать в себе истинные предложения, или почему художник стремится создать что-то прекрасное. Потребность в объяснении, таким образом, возникает лишь в случае отклонения от такой нормы.

Пример чрезвычайной продуктивности именно такой постановки вопроса можно найти в физике: аристотелевская физика предполагала, что движение по инерции требует объяснения, и обосновывала такое движение в терминах некоторых сил, которые продолжают воздействовать на объект. Великое открытие Ньютона состояло в том, что он увидел в равномерном прямолинейном движении не требующую объяснения норму и попытался объяснить лишь случаи отклонения от нее, т. е. ускорения.

Еще более яркий пример мы видим в биологии: предшественники Дарвина считали несомненным, что явление адаптации должно естественным образом объясняться тем, что она «выгодна» организму.

Теперь же мы знаем, что так может происходить не всегда. «Геноцентричная» точка зрения (в соответствии с которой «конечным бенефициаром» адаптации организма является не организм, а ген) оказывается предпочтительной именно потому, что объясняет также и те «исключительные» случаи, когда адаптация происходит, не имея своей целью благо организма, доказывая тем самым, что исключительными являются как раз те самые, кажущиеся столь «естественными», обстоятельства, при которых адаптация действительно организму выгодна.

Эти интуиции эволюционной биологии могут с успехом быть использованы при анализе иначе остающихся необъясненными феноменов культуры. В частности, в объяснении нуждается то, почему, несмотря на очевидную истинность или несомненную красоту, идея тем не менее не принимается, или, наоборот – идея разделяется людьми, несмотря на свою отвратительность или вопиющую ложность. Предположение о том, что «идея Х распространяется в культуре, поскольку Х – хороший репликатор» в этом смысле гораздо более эффективно объясняет, что, так же как и в рассмотренных выше примерах из физики и биологии, истинность или красота идеи могут являться исключительными, привходящими свойствами, не являющимися необходимыми условиями ее успешного распространения в той или иной культуре: идея распространяется просто потому, что делает это лучше других идей.

Такую устойчивую и распространяющуюся посредством человеческих сознаний идею, или «единицу культурного смысла», в отношении которой может быть применен условный «закон об авторском праве», с легкой руки эволюционного биолога Ричарда Докинза (автора нашумевшей в свое время книги «Эгоистичный ген») и по аналогии с геном – назвали мемом.

Примеры таких идей, которые, кстати, еще можно назвать «рецептами», «алгоритмами», и т. п., следующие:

Richard Dawkins

Ну, надеюсь, вы ухватили идею...

Какие же основания у нас есть для такой аналогии? Сейчас увидим.

Давайте попробуем, что называется, аксиоматизировать эволюционный процесс. Эволюция стартует как алгоритмический процесс на множестве самореплицирующихся молекул (репликация) при одновременном наличии определенной вариативности свойств (мутация) – иначе они не смогли бы по-разному реагировать на селекционное давление, и в процессе не могли бы отобраться те, чьи свойства оказались предпочтительнее в данных условиях (селекция).

Таким образом, должны выполняться три условия:

Такая аксиоматизация позволяет нам совершенно забыть о природе элементов того множества, на котором усматривается описанная нами структура – теперь из каких бы элементов не состояла анализируемая совокупность, если только выполнены три аксиомы, можно говорить о том, что имеет место эволюционный алгоритм.

То есть мы сугубо формальными средствами теперь можем установить структурное сходство между продолжающим эволюционировать «традиционным способом» многообразием живого и множеством идей.

Покажем, что оно действительно существует.

Очевидно, что идеи копируются (размножаются, реплицируют).

Кто-то что-то где-то услышал, подглядел, ему понравилось – и вот он уже «разделяет» какую-то идею. И речь тут не идет о какой-то идеологии – мы перенимаем у других привычки, копируем жесты, выражения, зачастую даже не понимая до конца, что они значат – еще один повод задуматься о том, что речь «выгодна» не только нам, но и мемам, поскольку наша способность к речи устроена таким образом, что мы фактически можем не отличаться от попугаев, достоверно транслируя информацию, смысл которой остается для нас весьма и весьма туманным.

До сих пор в моей памяти зачем-то хранится фраза из детства: «С точки зрения банальной эрудиции я игнорирую ваши эмоции, которые в данной тенденции не ассоциируются с мистификацией парадоксальных иллюзий». Смысл у нее очевидным образом отсутствует – для того она в конце концов и создавалась, однако я ее воспроизвожу в точности, не заботясь о смысле.

Также очевидно, что идеи в процессе их индивидуальной реализации, воплощения или даже просто передачи (все мы помним игру «испорченный телефон») зачастую существенным образом искажаются (мутируют), сохраняя при этом определенную узнаваемость.

Хорошим примером этого могут быть случаи плагиата или, если говорить конкретно о музыке, так называемые каверы – музыкант часто намеренно исполняет чужое произведение иначе, чтобы подчеркнуть какие-то его нюансы или то, насколько хорошо он понимает идею автора.

Наконец, число индивидуальных сознаний конечно, как конечно и число самих идей, которое каждое сознание способно воспринять, удерживать, транслировать и воспроизводить – поэтому отбор (селекция) также бесспорно наличествует.

Ну, а что, собственно, дает установление нами данного структурного сходства?

Вообще говоря, этот способ является одной из познавательных техник, которыми пользуется человек при осмыслении нового. Изоморфизм в этом смысле – это, если так можно выразиться, формализованная метафора.

В недавнем посте «Философия алгебры» я уже писал о том, что все многообразие познавательных техник человека может быть сведено к двум «фигурам семиозиса» – усмотрению тождества в различном (a = b), и различий в тождественном (a ≠ a). В самом деле, новое возникает либо как детализация – обнаружение некоторых различий в том, что до сих пор считалось неразличенным (самый актуальный, самый одиозный и самый нематематический пример такого «умножения сущностей» – это, пожалуй, все увеличивающееся число гендеров, которыми начинает оперировать современная культурология), либо как выявление сходства в том, что до этого казалось сущностно разным. В последнем случае два отождествляющихся объекта могут принципиально различаться с точки зрения их «понятности» – и тогда неизвестное становится во многом известным, просто потому, что мы вдруг заметили (или смогли доказать), что оно «похоже» на то, что было известным ранее.

Пример из математики – это функциональное пространство.

Оказалось, что на множество определенного вида функций можно смотреть как на пространство, понимаемое при этом как объект, удовлетворяющий некоторому набору аксиом – ну, а коль скоро это так, то в нем можно рассматривать кривые и поверхности и отыскивать на них точки экстремума. Но «точки» такого пространства – это функции, то есть те или иные законы, и тогда «точкой экстремума» в функциональном пространстве будет закон, максимизирующий или, наоборот, минимизирующий некоторый интересующий нас параметр! (Например, кратчайший путь на некотором сложном ландшафте, или маршрут, занимающий минимум времени.)

Именно этим свойством структурного подобия я и предлагаю воспользоваться –

посмотреть, как в природе ведут себя биологические гены, максимизируя свой успех в репликации, с тем чтобы попробовать обнаружить нечто похожее и в конструкции мемов.

Один раз это уже было проделано, когда в начале статьи было предложено изменить перспективу (как это в свое время сделал Докинз в уже упоминавшейся мной книге с говорящим за себя названием) и начать рассматривать в качестве конечного бенефициара успешной репликации саму идею, а не ее носителя. Собственно, на эту самую смену перспективы намекает и нарочито радикальное высказывание, взятое мной в качестве эпиграфа.

Еще раз хочу обратить внимание, что, аксиоматизировав эволюционный алгоритм, мы уже не просто говорим о том, что изменчивость идей в культуре может быть метафорически сравнена с биологической эволюцией – я утверждаю, что распространение идей в точности подчинено законам естественного отбора.

Другими словами, эволюционная теория не делает никаких различий между генами и мемами – это лишь разные репликаторы, эволюционирующие в различных средах и с различной скоростью.

И точно так же, как гены животных не могли возникнуть раньше, чем эволюция растений создала благоприятные условия – богатую кислородом атмосферу, возобновляемые источники пищи и т. п., точно так же мемы не могли появиться прежде, чем гены животных не эволюционировали настолько, чтобы образовалась возможность появления среди них вида homo sapiens, мозг которых явился для мемов средой обитания, а многообразные средства общения – средой распространения.

Итак, первый закон меметики (как и генетики) гласит, что успешная репликация мема (как и гена) не обязана сообщать больше ни о чем, кроме того, что данный мем – успешный репликатор.

Также важно отметить отсутствие необходимости в существовании корреляции между распространенностью идеи, «приспособленностью», с ее собственной точки зрения, и ее содействию приспособленности того, кто ее разделяет.

Но ситуация не безнадежна: наряду со всякой бесполезной или даже опасной дрянью (реклама, раскрашивание черно-белых фильмов, антисемитизм, компьютерные вирусы и т. п.), многие – а если повезет, то и большинство хорошо копирующихся мемов, являются полезными и для нас. Очевидно, что таковыми являются мемы письменности, сотрудничества..., образования, музыки, и большая часть всего того, что уже было перечислено мной в начале статьи.

Итак, необходимости в корреляции нет, но тем не менее сама корреляция есть: с иначе устроенной «иммунной» системой, не сопротивляющейся вредоносным для нас мемам, мы бы попросту не выжили.

И здесь мы сталкиваемся со своего рода «гонкой вооружений», также повсеместно наблюдаемой в природе: если, скажем, у хищника развивается острота зрения, у жертвы эволюционирует скорость передвижения или маскировочная окраска, затем в чем-то снова прибавляет хищник и т. д. Все это мы наблюдаем и среди идей: очень часто успешно реплицирующиеся идеи содержат в себе «конструктивные особенности», нейтрализующие или опережающие другие идеи, которые угрожают их существованию, Например:

Далее, популяционная меметика предсказывает, что все перечисленные примеры при этом демонстрируют то, что в популяционной генетике называют положительным частотно-зависимым отбором: вне зависимости от своей истинности или ложности эти мемы будут тем более успешно воспроизводиться, чем большее количество рациональных концепций их будет окружать!

Еще одним свойством, которое прямо переносится из популяционной генетики в меметику, является сцепленное наследование: два мема (две идеи), которые имеют обыкновение воспроизводиться вместе, будут как копироваться, так и – что не менее важно – НЕ копироваться вместе.

На этом свойстве основано такое явление инфосферы как сверхъатрибуция: мы склонны не принимать высказываний или поспешно маркировать их как ложные, если они происходят из источника, который по каким-то причинам нам не нравится, выстраивая, таким образом, избыточный фильтр: «Все, что говорят на федеральных каналах, является пропагандой», или, наоборот, «Все, что пишут телеграм-каналы, является оплаченным госдепом» и т. д.

Общая форма фильтра выглядит как следующий императив: «Игнорируй все, что появляется в Х». Так возникают «слабые» и «авторитетные» источники, «британские ученые» и «армянское радио» и т. д. и т. п. Зачастую все эти фильтрационные конструкции отнюдь не препятствуют распространению самых очевидных нелепостей: известны случаи, когда в академической среде приобретала популярность идея, которую большое количество ученых одновременно использовали как самый наглядный пример очевиднейшего абсурда.

С явлением сверхъатрибуции тесно связано явление положительной обратной связи – аналог фишеровского убегания в биологии, ярчайшим примером которого во всех смыслах является павлиний хвост.

Скажем, книга, попавшая в список бестселлеров, начинает продаваться еще большими тиражами просто благодаря самому этому факту попадания в список – и тот же эффект оказывает некоторая набранная «критическая масса» подписчиков в социальных сетях.

Надеюсь, на этих немногих примерах мне удалось хотя бы частично оправдать познавательный потенциал аксиоматического метода, с помощью которого может быть установлено структурное подобие – а если повезет, то и изоморфизм – между двумя на первый взгляд кажущимися весьма далекими друг от друга явлениями или областями знания. Приведенными примерами сходство эволюции идей с эволюцией «вещей» отнюдь не ограничивается, и, возможно, кто-то из читателей данной статьи окажется в числе тех, кто продолжит исследование эволюции культуры, заинтересовавшись изложенными здесь методами.